Крым, я люблю тебя. 42 рассказа о Крыме [Сборник] - Андрей Георгиевич Битов

пили портвейн. Вася куда-то делся — видимо, пошел на раскопку. К нам подошел парень в украинской военной форме, сержант, и спросил, где пансионат «Северный». Мы показали направо, но он вернулся минут через двадцать и сказал: «Не могу я найти этот пансионат, давайте останусь с вами». Мы были не против. Купили еще вина, выпили за дружбу народов — военный сказал: «Мы же все братья, нам нельзя воевать». Потом мы обнимались, клялись друг другу в дружбе и хотели сражаться против всех наших общих врагов: американцев и прочих — прогнать их на Гренландию и даже дальше. А затем сержант пошел еще за вином и куда-то пропал, мы с Андреем пошли вдоль живой изгороди, и Андрей тоже куда-то пропал, а уже после этого я осознал, что все потерялись и мне обязательно надо их найти. Все выпитое за день и вечер вино страшно усложнило это задачу — я не мог выйти из лабиринта живых изгородей, поэтому решил лезть напролом, застревал в сучках. Постепенно к Андрею и сержанту, которых надо было найти, добавились ребята из нашей экспедиции — их тоже надо было разыскать, а также хорошо бы найти еще разных людей — каких, я и сам толком не знал. При этом я постоянно выходил к круглому пятну фонаря на асфальте — он висел перед каким-то темным домом, на улице была глубокая ночь, небо вращалось вокруг моей головы, совершенно натурально, а вот земля двигалась в неизвестном направлении, поэтому я опять и опять выходил к фонарю, который горел у какого-то темного дома, и задача все больше усложнялась, пока не начало светать.

Я осознал себя сидящим на бетонном заборе — как будто в голове вдруг включили свет. Вдали, в облаках светилось прозрачное мягкое зарево, а внизу, под забором на ящике сидели два маленьких восточных человека и, открыв рты, смотрели на меня. Но главное, с этого забора я разглядел крышу нашего дома, и мне стало так хорошо и тепло, как немного раз было в жизни. Я пришел домой протрезвевший, на соседней койке спал Андрей. Как потом оказалось, он вернулся чуть раньше меня. Василий остался в лагере, где происходил очередной «песенный вечер», а Ваня купил у местного населения наркотических шишечек, наелся их и долго разговаривал со столбом у раскопки. Когда ему сказали, что это столб, он презрительно посмотрел и ответил: «Голимая отмаза…»

Утром, шляясь между пансионатов, мы нашли пионерский лагерь с вывеской «Пiонер», на ней были нарисованы цепы и мечи вперемешку с автоматами и написано «Слава Украине!»; смотреть на это художество было одновременно забавно и неприятно. Днем купались, и вечер, в компании товарищей из археологического лагеря, прошел относительно спокойно. Мы пришли домой довольно поздно и легли спать в нормальном виде, что дало нам повод для гордости. Назавтра мы повторили практически то же самое, но вышло не так успешно, потому что Василию надо было рано утром встать на поезд, и я ночью пил чай, оставалось еще полбутылки портвейна, я сказал Васе, что ему надо спать, и пошел спать сам, но оказалось, что он допил полбутылки, и утром я одновременно увидел три вещи: пустую бутылку, спящего Васю и часы. Половина девятого утра, до отхода поезда Симферополь — Москва оставалось меньше двух часов. Мы всучили Василию в руки сумку, он сказал, что попробует успеть доехать от Евпатории до Симферополя на такси (теоретически это было возможно). Я сунул ему в руку — он уже выбегал из дома — практически все наши наличные деньги, кроме какой-то мелочи. Утром мы слушали Непомнящего — про опоздавший автобус, затем белорусские леса, ели жирную польскую тушенку, от жары она буквально закипала белыми пузырями. А потом пошли на море — до нашего отъезда оставалось еще два дня.

Вася приехал в Москву на два дня позже, чем мы: ехал пять суток. Оказалось, он не успел на поезд и решил добираться до Москвы на электричках. За время дороги сменил их порядка пятнадцати штук, питался ворованными абрикосами и пил вино с местными хиппи на Харьковском вокзале. 1 сентября, на встрече нашей бригады во дворе МГУ, он пытался подраться с кем-то, лежа на земле — оба были очень пьяны, делал страшное лицо и кричал «Крейзи!». Во времена перемен стоит ценить постоянство.

А вечность, как часы,

просто замкнутый круг,

Посередине дырка для ключа.

А за нею сказки, чудеса.

А. Непомнящий. «Экстремизм»

Мы с Андреем ехали в электричке до Симферополя, поезд в Москву уходил оттуда. За окнами была непроглядная крымская ночь, в ней изредка качались фонари, и мне казалось, что пространство здесь тоже качается как маятник, перемещая людей, лошадей, поезда — так, как это было в Гражданскую войну или в крымские походы Миниха. В Симферополь мы приехали слишком рано: до отъезда оставалось больше двух часов, поэтому мы гуляли по дворам — сырым и прохладным. Только что прошел дождь, заканчивался август. Вообще, когда пишешь про последние дни августа, охватывает ощущение той особенной грусти, которая всегда соседствует с листопадами, пустеющими дачами, солнцем, опускающимся в яблоневые сады. Еще можно вспомнить про паутину, дрожащую на двери сарая, про медленные кучевые облака и чердаки со сломанными швейными машинками и разным таинственным барахлом, живущим потаенной жизнью одиноких сломанных механизмов. Именно в это время «плотное» земное бытие становится не таким уж безусловным. В литературе это может быть передано многоточием — открытым финалом, будь у меня тут много места, я бы наставил точек на полстраницы… И кажется, что это не луч заката на стене, а приоткрытая дверь в тот самый секретный садик Алисы в Стране чудес. Как в него попасть, не совсем ясно: иногда по этому маршруту ходят заблудившиеся трамваи, а потерянные оловянные солдатики сами находят туда дорогу.

Симферополь почти не запомнился — какой-то сплошной полустанок, с желтоватыми огнями — город, существующий для сортировки потоков отдыхающих. Пойти было некуда, а единственную покупку, доступную нам, — бутылку дешевого портвейна «Славянский» — мы уже сделали. За те же деньги было вино «Трехсотлетие российского флота», но мы почему-то решили, что «Славянский» лучше. Денег не было, то есть на последние мы купили буханку хлеба, сердобольная хозяйка нашего домика дала нам помидоров, еще осталась пачка чая. Вообще, последние дни в Евпатории были не слишком наполнены событиями. Мне запомнился белый пароход, который удивительно долго (как часовая стрелка) скользил по горизонту, и опускалось солнце, а потом